Пустота. Вот, что после тебя останется.
Не вечная память, испещрённая плачем у глубокой могилы и странными снами. Не выцветшие колдографии, утерянные потомками при переезде в новый дом. Не любовь, почувствовать которую сквозь время вообще-то невозможно — она бывает только в моменте, растворяясь при первой же возможности необратимого побега.
Пустота — единственное, что грозило Тибериусу ближайшие сколько-нибудь лет.
Впрочем, он был согласен на помилование — шагнуть в только что вырытую могилу вслед за погруженным в нее гробом, не открывать крышку, просто прислониться лицом к мягкой тканевой обивке, чтобы точь-в-точь повторить положение брата. А потом уснуть.
Потому что пустота — это когда не хватает кислорода.

Ярко-алой вспышкой воспоминание бьет по глазам, словно здесь и сейчас изрядно выпившие выпускники пускают волшебные фейерверки, заполнившие собой все пространство. Тибу порадоваться бы, да вот только он ненавидит красный цвет уже целых два дня, пять часов и одиннадцать минут. Ни одна из провокаций подсознания не помогает — в его мире существует сейчас только фигура в темном плаще, заклятье, ударившее брата в спину, и он сам, безголосо шепчущий "протего".
Огден просыпается среди ночи именно с этим словом на губах, и волшебная палочка, бестолково зажатая в левой руке, тут же начинает выдавать сноп искр, а потом и вовсе накрывает кровать вместе с едва соображающим парнем защитным куполом. Такое повторяется вторую ночь подряд, в редкие моменты, когда у Тибериуса, наконец, выходит уснуть хотя бы на несколько минут. Сон, словно плохой маггловский кинофильм, состоит из нескольких прерывающихся частей, и заканчивается всегда одинаково.
Огден кидает взгляд на стену — колдография, так некстати там оказавшаяся пару месяцев назад, отзывается где-то внутри глухо бьющим в грудную клетку сердцем.
Тиб помнит их последний день. И это, пожалуй, самое страшное.

Аврам смеется громко, заливисто, заражающе. Ему пошел бы Хаффлпафф с этими желтыми, как солнце, шарфами и галстуками, но Шляпа отчего-то решила иначе — словно безрассудство и вправду является чем-то сверх. Чем-то, что однажды просто не даст шансов сохранить тебе жизнь.
Аврам смеется громко, и Тибериус улыбается в ответ. Так всегда было, потому что иначе — не их история. Один начинает — буря пока в стакане, но вот-вот выльется за тонкие края его, зальет закуски, выставленные на столе в причудливой форме, чтобы высокопоставленные гости, отчего-то решившие, что именно сегодня здесь стоит задержаться, обратили внимание. Второй подхватит — и тогда беды не миновать.
Да, желтый шел ему больше, потому что желтый на сером — желание жить, бежать, гореть, гореть, г о р е т ь. Быть заметным слишком, но не отталкивающим, быть тем, к кому тянутся не потому, что так надо, не потому, что внимание привлекает одним видом ярко-алым, а потому что тепло. Быть огнем мягким, податливым, не смертельным.
Тибериусу красный не идет тоже. Он прячет галстук под черную мантию и, если вдруг выпадает возможность, в шуточно-любовных письмах очередным пассиям окрашивает сердца в синие цвета.
Потому что лед — то, что должно быть ближе всего. Потому что греть, пусть неосознанно, и собирать вокруг себя заплутавшие, но отчаянно желающие найти свет души, — работа для того, кто сумеет все это выдержать.

А что мне делать теперь?
Огден не кричит — орет. В пустой комнате, где от стен голос его отталкивается так легко и, не найдя выхода, ударяет по барабанным перепонкам, заставляя вздрагивать сильнее. Парень повторяет это снова и снова, пока голосовые связки не начинают умолять о помощи, а потом садится в центре, прямо на пол, чувствуя, как через щели в оконных рамах в пространство проникает холодный ветер.
Если честно, он не знает, как отвечать на собственный вопрос.
Не в первый раз уже, но сейчас — особенно больно.
Больно.
Больно...
Б о л ь н о
Тиб не замечает, как начинает биться головой о дверной косяк даже тогда, когда первые из тех, кто приезжает проститься, словно огромное серое облако заполняют собой все пространство гостиной. Они смотрят сочувственно, и мысли их, пусть и не произнесенные вслух, долетают словно сквозь пелену.
Бедный мальчик.
Как он это переживет?
Я бы, наверное, умер.
И Тибериус умирает. Снова, когда пытается улыбаться каждому встречному.
Снова, когда устает отвечать на одни и те же вопросы. Впору писать инструкцию по применению, да вот только кто ее прочтет?
На р а з дерево отпечатывается на коже красным пятном.
На д в а на ней остаются следы.
На т р и Огден перестает чувствовать с ней соприкосновение.
От четырех до десяти Нимерия делает несмелые шаги до брата, успевая подложить ладонь так, чтобы очередной удар на нерассчитанной  скорости пришелся аккурат в середину ее ладони.
— Все хорошо. Мы уходим, ладно? — шепчет ему на ухо так, чтобы никто больше не слышал.
Кажется, чужие ладони обнимают его сильнее, чем того требуют правила приличия.
Кажется, именно по ним Тиб скучал так долго.
Но он молчит, разумеется. Все слова, которые должны были встретиться с гортанью, застревают где-то глубже. У него просто нет сил. Только на то, чтобы под чьим-то присмотром дойти до комнаты и опуститься на кровать.
Только на то, чтобы взглянуть, наконец, в глаза Найя, но ни единым жестом себя не выдать.

Говорят, что лебеди поют самые грустные песни, когда их партнер умирает. Говорят, что всю оставшуюся жизнь они проводят в одиночестве, выражая верность тому, кого когда-то выбрали.
Тибериус никого не выбирал и, признаться честно, вообще не верил в проявления глубоких чувств между представителями фауны. Но отчего-то вспомнил печальную историю, так некстати неподходящую всему творившемуся вокруг абсурду.
— Забери меня, — шепчет, потому что на большее сейчас просто неспособен, — не могу видеть их постные рожи, — ни один из них никогда не сможет по-настоящему почувствовать хотя бы наполовину то, что приходится переживать ему прямо сейчас.

Аврам — это всегда теплые ладони и смех заражающий, смешные истории и вдохновение. Тиб — спокойствие и мудрость, крепкое плечо и стертые в кровь кулаки.
Огдену-младшему придется теперь быть за двоих.
И как ты со всем этим справлялся?

Горсть влажной земли попадает точно в цель. Идиотская маггловская традиция, но родители отчего-то ее придерживались, выстроили очередь к только что вырытой могиле, и толпа на кладбище никак не уменьшалась — такое чувство, что сюда съехалась половина Лондона. Огден стоял в стороне, выбрав для самого себя право подойти последним. Держал сестру за руку. Совершенно не представлял, как жить дальше.

•   ты мой лучший друг в америке со времен 1 курса в Салем, можешь поревновать меня к друзьям в британии, для разнообразия.
•   мой отец обучил тебя всему в самом начале, поэтому ты частично его сын тоже. своего отца ты не знал. мы называем друг друга братьями.
•   по возвращению тебя ждало повышение, но мы застряли и ты бесишься, но не теряешь оптимизма.
•   у нас нет секретов ты первый кого я позвал, у нас есть парные кольца и татухи (но второе мы скрываем нам было 19) ты был свидетелем на моей свадьбе.
•   СССР тебя скорее интригует, чем бесит, но ты вообще широких взглядов и любопытный. ты улыбаешься как младенец, очаровательно, но дуэль с тобой сто процентная смерть.

[indent] - Кажется, это здесь, - Долохов бросил еще один взгляд на карту, а потом посмотрел на раскинувшуюся неподалеку деревушку. Надо сказать, что ничего особенного - подобных деревушек было полным-полном на просторах стран Восточной Европы, да и у него на Родине хватало. Нет, не была образцово-показательная деревня, какую можно было встретить на страницах газет - магических и не очень - как явная пропаганда "лучшей жизни", которой здесь явно давно не пахло. Все было как раз слишком близко к реальности, когда старые покосившиеся домики нестройными рядами образовали какие-то улицы, когда другие дома, полуразрушенные, явно никого не интересовали, сдаваясь под гнетом времени и вскорости становясь наверняка грудой мусора. Ничего нового и необычного, ежели так подумать, но, ежели знать историю того, что их сюда привело... Антон осмотрелся еще более внимательно, пытаясь взглядом зацепиться за разного рода детали, которые им в будущем определенно пригодятся, ибо деревушка была далеко не такой просто, как хотела казаться. Сюда добраться было не так уж легко, даже при учете трангрессии, когда они словно плутали в темноте, оказываясь несколько не там, где изначально планировалось - словно само место им отводило глаза, показывая, что гостям тут рады не будут. Впрочем, это их мало волновало, да и на приличных гостей они оба не слишком тянули в силу специфических действий, за которые светил неплохой срок - ежели поймают и докажут.

[indent] - Но вообще, место - интересное, - из рюкзака за спиной Долохов достал свой бинокль и пригляделся более пристально к деревушке, куда им предстояло войти. Что-то ему подсказывало, что им будут не рады. Впрочем, так было во многих деревнях, где, после всех войн, что маггловских, что магических, к чужакам относились насторожено - явно не ждали от них ничего хорошего. В чем-то Антон их понимал, но понимание такое им не слишком поможет продвинуться в их изысканиях. - Мне кажется, что здесь было одно из мест поклонений языческим богам, от чего земля еще помнит влитую магию и силу, что колдуется легче, и даже у полных кретинов что-то может получиться. Ха! - возглас относился к тому, что, с помощью бинокля, он как раз кое-что приметил, да тут же передал бинокль Тому. - Погляди там на площади есть кое-что интересное: вроде простой камень, но мало ли - вдруг от алтаря остался, - в таких деревнях верования были особенно сильны, и цивилизация боролась с этим намного дольше, да и сам Долохов в чем-то тоже во все это верил - в язычество, в старых богов, которые вполне могли быть одаренными первыми магами на фоне остальных. Почему бы и нет? Довольно интересная версия, богатая, так сказать, но все равно белых пятен века оставили слишком много, что потомкам предстояло лишь догадываться, как и что было на самом деле. - Я бы поставил на Триглава - довольно популярный бог здесь и в соседних странах, а уж его символов в разных лавках оберегов полным-полно, как мы видели, - но догадками они могли заниматься довольно долго, а им надо было знать наверняка. Так что похода в деревушку не избежать, да и Долохов не пытался этого делать. Бинокль, как и карта, были убраны обратно в рюкзак, в котором он придирчиво рассмотрел содержимое. Не то, чтобы с чарами что-то разбилось или испортилось, но свой инвентарь Антон всегда проверял - привычка еще со времен аврората. О последнем вспоминать было совсем не вовремя, и лучше было сосредоточиться на окружающей их действительности.

[indent] - Кстати, время Триглава - ночь. Мы как раз вовремя, - сумерки уже спустились, и деревушка, как и окрестности, погружалась во тьму. Именно по этой простой причине всякие яркие огоньки были особенно приметны, и Долохов повернулся в сторону трех небольших костерков, которые ровно горели перед входом в деревушку, образуя некий круг. Точно - Триглав, и его сподвижники, но настоящие ли? Антон уже успел навидаться всяких магов и не очень, которые якобы верили, а на деле искали для себя выгоду, не соблюдали правильные ритуалы, толком не представляли, к чему они вообще рискнули протянуть свои жадные грязные руки. Это всегда коробило, что Долохов морщился с неким презрением: как так можно было? Но обывателей подобное не волновало, и глупая ограниченность продолжала процветать. В этом они с Томом сошлись быстро во мнениях, когда и правда за знания не боролись, не хотели понимать и учиться, не уважали традиции, считая их пережитками прошлого, а все подавать красивые фейерверки и результат - желательно побольше и в их пользу. - Чувствуешь? - он внезапно остановился, так и не дойдя до трех костерков, а потом обернулся к Тому. Это было... сложно описать, что именно, но как будто воздух стал более вязким, почти что тягучим, обволакивая тело. Это означало, что они перешли некую магическую границу, но Антон спрашивал совсем не про это. Он почувствовал еще что-то, что было сложно описать - едва легкое касание, заставившее ощутить холод, словно он шел изнутри, и к барьеру не имело никакого отношения. Зато чутье забило тревогу, заставляя насторожиться, что Долохов быстро огляделся. На короткое мгновение показалось, что его кто-то пристально разглядывает, но рядом, кроме Тома, никого не было. На всякий случай узкий стилет из черненного серебра удобно лег в ладонь, извлеченный из специального чехла, вшитого прямо в рукав его куртки. Да, магией он прекрасно владеет, но иногда одной магией сыт не будешь. В этот самый момент, среди сгущающейся тьмы, в одном из ближайших домиков зажегся огонек свечи, которую явно поставили на подоконник. На это дело Антон посмотрел все также недоверчиво и хмыкнул: - Звучит, как приглашение зайти в гости. Хотя наши последние "гости" закончились как-то не очень, - ну, зато с Томом не было скучно - этого точно нельзя было отрицать, как и британец мог сказать то же про самого Долохова.

Взгляд на взгляд - дядя думает, что может племянника силой своей сломить, поставить как сучку на коленно-логтевое, убедив двигаться в выгодном Заповеднику - их клану, их драккловой бабке - верном такте. Человек, умеющий держать лицо: идеально выглаженные костюмы, накрахмаленные белые рубашки и выражение глаз располагающее: и подмаслить, и строгой волей продавить нужное. Смотрит дядя Малькольм на Синклаира строго, в голове его мысли со скоростью комет проносятся - стоит выбрать другую тактику. Отбрасывает папки на свой рабочий стол, со вздохом стягивая с плеч своих пиджак - уже давно конец рабочего дня. Хотя есть ли разница - когда ты трудоголик.

Синклаир на дядю с насмешкой смотрит. Забрался на подоконник - они у дяди в кабинете. Штаны его черные рабочие, да плотно сидящие - кожа. Рубашка ярко синяя шелком не завязанная на теле болтается. Серебро колец на пальцах. Меж ними еще сигарета зажжённая - тонкая, с вишневым привкусом. Тлеет, дым свой сладкий испуская.

- Наир, - дядя Малькольм начинает с новой попытки. Отходит к своему бару, взглядом спрашивая - будет ли племянник алкоголь. Племянник кивает - тот же Маркас может уже давно подтереться своими рассуждениями о том, что главный драконолог недостаточно много в поле работает - у Синклаира мнение другое. С драконами у него контакт налажен - есть. Драконологи обучены, смены работают, управление налажено - все как часы. Ну так и посланы будут все нахуй. В конце концов вы сами ему этот дракклов пост предложили год назад - так усритесь теперь. Дядя наливает им бокалы коньяка, его любимые. Беспалочковой левитирует - Синклаир, кивая, бокал перенимает. - Отбросим остальных - ты должен мне, - дядя проходит вглубь кабинета, ближе чуть к Синклаиру - с удобством утраивается в глубоком кожаном диване. Нога на ногу. Размеренно продолжает, - Ты прав - мы опускаем замятые мною публикации с компрометирующими тебя колдографиями весной этого года - все это ты уже возместил, согласившись и проведя столь успешно майскую экскурсию для высокопоставленных гостей из Министерства, - дядя салютирует, Синклаир тому вторит. Отпивают из своих бокалов. О чем бы не думал дядя, а Синклаир - о том как тесно и горячо было внутри одного из делегатов - кто бы мог подумать Сэйли, кто бы мог... Дядя продолжает, - Однако. На прошлогодней конференции ты переспал с замужней фрау Вебер, что стоило мне больших сил и денег замять тот скандал. И не говори мне ничего про те свои интервью по моей просьбе для европейских магозоологических издательств - то как ты патетично молчал под вспышками колдокамер...

- Неведомым образом подняли продажи нашего мерча, Малькольм, - мягко перебивает Синклаир, склоняя в бок голову. Все еще пытаешься наебать - ай-ай.

- И все же, Наир, - кивает головой Малькольм, негласно признавая аргумент, - мне важно, чтобы ты участвовал на этой конференции. Прочитай им кейс с той драконицей Варварой из украинского заповедника - пыль в глаза, твоя харизма - все будут в восторге. Тем более, что после основного мероприятия будет все, что ты любишь - закрытая афтерпати богатых и развратных с горами алкоголя и лиц эстрадных профессий, - дядя плавно перетекает к краю дивана. Смотрит Синклаиру в глаза, - я редко прошу тебя от себя лично - это тот самый случай.

Синклаир сукой не был. И с дядей поддерживать партнёрские отношения было необходимо - тот действительно прикрывал его зад перед семьей и обществом. Да и раз вечеринка по окончании планировалась... он кивает дяде в согласии. Делает глоток из бокала, послевкусие смешивая с глубокой затяжкой от своей сигареты.

Они обговаривают детали следующим днем: Синклаир подготовит черновик своей презентации, дядя выдает ему важные документы, и их они обсуждают, проговаривая в том числе и тех важных людей, с кем Синклаир на конференции непременно пересечется. Он не будет там паинькой и роль особенно выдерживать тоже - просто держать себя в руках. И чужих жен больше не ебать - это да.

.

Конференция длится два дня, начинаясь утром в пятницу третьего сентября. Съезжаются сотни гостей, десятки делегаций из различных стран - случается событие, которое по словам дяди подготавливалось на протяжении чуть ли не всего лета: обговорить аренду величественного мэнора у одной из семей, распланировать программу, продумать и обеспечить безопасность как для членов и гостей мероприятия, так и демонстрируемых животных - таки какой науки конференция, да.

Синклаир является к полудню пятницы - внешним видом прямо образец элегантности и тонкого вкуса - черный костюм с по-дизайнески вычурным пиджаком, белая рубашка, идеально выбритый. Не сказать что копия дяди, но внешним видом очень к нему приближен; разве что излюбленные серебряные кольца на каждой руке и неровно уложенные волосы, крашенные в уже ставший родным блонд. Кивает окружающим, знакомым крепко жмет руки, искусно театрально сожалея о собственном опоздании - и некому знать, что то было решением намеренным - общество узкое, уже недруги в наличии были.

Какие-то лекции были организованы общими для всех участников, другие - для малых групп в залах поменьше - мэноры на то и мэноры, чтобы подобные сборища в своих стенах с достойным апломбом встречать. Синклаир тягучей водой из одной лекции-встречи переходил к другой: громко смеясь, эпатажно размахивая руками - вокруг себя пространство оживляя - он поддерживал былые знакомства, неплохо завязывая новые. Достаточно к нему подходило: хотели узнать о предстоящем выступлении, просто познакомиться, или же и вовсе - напроситься пробиться в лист его командировок пораньше. С последним Синклаир дел в эти дни не имел - все уже было забито на месяцы вперед, а по особым случаям для ретивых был дядя Малькольм - пресс-секретарь не только Заповедника, но и - как-то это само вышло - Синклаира лично.

.

- Однако в труде синьора Гонсалио... - вокруг постные рожи обсуждают какой-то пустой в своем сером академизме трактат, что Синклаиру едва хватает сил держать в молчании выражение лица адекватное, не зевая. На перерыве плотной группой стоят в подготовленной для фуршета южной террасе, а за ней - сады в английском стиле, фонтанчики милые и загоны с животными, что только собирались быть представлены высокой публике - уже выступивших или сюда возвращали, или же с концами транспортировали обратно.

В руках у Синклаира очередная сигарета с привкусом вишни тлеет - глазами уж лучше природой наслаждаться. А там, заприметив, пристально за аврорами в штатском приглядывать - у тех лица в целом пустые, интеллектом не обремененные. Хотя тела подтянутые.

- Синклаир!.. - вопль старого друга, тоже на конференцию опоздавшего, для Синклаира становится спасением. Обернуться, кивнуть, коллегам с благодарностью тоже - и с чувством облегчения, освобождения, от компании плотной - душной - отойти. Крепко в объятиях сжать приятеля - предпоследний ученик их единственного Учителя. В последний раз виделись в рождественские 1975 года - он единственный из кутерьмы знакомых видел Синклаира в тот особенный для него год.

Вдвоем отходят к ступеням из террасы на газон - чуть ближе к стоящим от них поодаль аврорам. Друг - именем Аарон - тоже закуривает. Говорят о делах, Синклаир рассказывает об уже увиденном на конференции - откровенно говоря, приятель потерял немногое. Громко смеются, себя не особо сдерживая. Аарон тоже в сторону авроров открыто косится.
- Ты смотри, блондин какой миленький, - протягивает, усмехаясь. Синклаир же свою сигарету тушит, смеривая едким взглядом у блондина рядом стоящего.
- Да, единственный из всей тройки лицом вышел.

.

А чуть позднее полудня следующего дня Синклаир выступает со своей презентацией. Словно рок-музыкант или американский стенд-ап комик с публикой ярко взаимодействует, подавая свой не самый легкий случай работы с откладывающей деформированную кладку яиц драконицей. Использует пространство - ходит, жестами и мимикой играет - на сцене наслаждается, тонко на гранях балансируя. Он здесь не про труды доисторических времен - про практические навыки, про прямой взгляд и руку вытянутую к животному классификации высшего разряда. Для Синклаира - то, что в нем есть. Для других - овации на несколько минут и - Наир уверен - поднимающийся чек за его услуги. Совершенно того стоит - дяде искренне благодарен.

Скажи ему о подобном года два назад - не поверил бы. Тот Синклаир - другой. Не забитый, но... И думать особо не хочется.

Уже спустя пару часов после выступления в руках Синклаира первый бокал шампанского. И пуговицы рубашки верхние растегнуты. И ухмылочка все ярче и звонче на лице проявляется. И рядом уже не коллеги важные для бесед - там девчонка смутно по каким-то тусовкам знакомая, в черном платье в пол к нему грудью прижимается. А у нее подруга. Да и Аарон не особо далеко отходит.

С обеда людей становится все меньше - плавно отрезается один за другим, чтобы в северной террассе с выходом на сад особым кругом расположиться. У Синклаира к восьми вечера уже пиджак отброшен, рубашки рукава до локтей завернуты - выттатуированный рукав правой руки обнаженный.

- Так выпьем!.. - салютирует большой группе людей, в голос хохочет. Бокал с дури на деревянный пол бросает - скандинавская дурная привычка чужой фарфор-хрусталь растрачивать. Поцелуем в губы новой знакомой впивается - к прошлой интерес уже был более чем утолен.

К роковому дню Бартемиус готовился еще задолго до летних каникул: сначала морально, потом болезненно-изматывающе физически, ибо он обязан был стать идеальным кусочком механизма адской машины, которая погубит весь грязный мир, очистив от ненужного. От одних этих мыслей его губы кривились в легкой насмешке когда никто не видел - чистота крови это мифический повод, движущий многими как поводом убивать, а на деле лидеры сами вели себя к полному уничтожению. Иными словами, Бартемиус не слишком интересовался чистотой крови, но и сам особо не горел желанием смешивать свою с человеком.
Анка Фадж была бы идеальной матерью для их будущей семьи, но все это меркло на фоне поставленных задач, куда более важных, чем личная жизнь Крауча Младшего.
Первая и самая важная. Месть отцу - страшно болезненная, уничтожающая его до самого черствого сердца. Банально, но Бартемиус уже давно не питал каких-то позитивных чувств на тему своей семьи.
Вторая - это выслужиться и подняться в глазах будущего лидера, потому что Бартемиус прекрасно понимал что то общество, в которое он попал, никогда его не отпустит. Даже его душа уже принадлежала Лорду, но он и не был против, потому что только Лорд смог заполнить ту черную дыру, в которой, по идее, могла бы гореть любовь к отцу.
А третья - это обретение своей собственной семьи. Но насколько подобное было возможным? Пока оно казалось нереальным хотя бы потому, что Крауч Младший так и не решился сообщить Анке о своем выборе, потому что это могло бы разрушить их розовый счастливый мир навсегда.

Барти дотянул до Рождества, в чем совершил ошибку.
И он каждый раз ее совершал, когда заглядывал в глаза возлюбленной и видел надежду на будущее, пускай неосознанную или наоборот - не важно. Он не мог испортить ей жизнь. Неужели просто придется расстаться и она так и не узнает страшный секрет?

Проглотив застрявший в горле ком, он промокнул на всякий случай бледное лицо красивым платком со своими инциалами, чтобы избавиться от малейшего намека на стресс. Остальные волнения прошли в один миг, когда Анка появилась на лестнице во всей красе. Она походила на нежный цветок и пахла так же, что Крауч не сдержался и мягко прижался щекой к ее щеке после короткого поцелуя, чтобы услышать ее запах, желая его на всякий случай запомнить...
- Прости, так и тянет увести тебя отсюда, чтобы мы могли провести время только вдвоем, даже без твоих... наших подружек, их проблем и без упоминаний о твоем брате, который жив, но немного помят. Все хорошо.
Взяв любимую под руку, он, как настоящий джентльмен, повел Анку в зал и пригласил на танец, который благополучно растянулся на еще несколько. Он не хотел отпускать ее сегодня, желая вдоволь насладиться обществом человека, который хоть как-то заставлял работать холодное сердце Крауча Младшего, но, пришлось, ведь всем нужно отдыхать и общаться с друзьями...
Друзья все усложняли. Крауч чувствовал где-то в глубине души, что возможно кто-то из них догадывался о его гнилой натуре, но не высказывался вслух. Барти им не шибко доверял и находился в их компании, чтобы казаться нормальным для окружающих. Хотя, в целом, окружение Анки ему симпатизировало, несмотря на все подозрения, что он к нему испытывал.

Выйдя на балкон, он впился пальцами в каменные перила, чувствуя, как зимний холод приятно обжигал его лицо. Скоро ничего у него из человеческого не останется и все, кто пойдет против Крауча - будут мертвы. От одной мысли он был доволен и преисполнен зависти по отношению к брату Евы, который уже почувствовал кровь, а Бартемиусу только предстоит.
Осталось только признаться Анке и освободиться от приятных тяжелых оков любви или утащить возлюбленную за собой в бездну. Закурив тонкую папироску, Крауч довольно выдохнул дым, выпуская вместе с ним все свои тревоги, смиряясь с тем, что будет дальше.

Услышав за своей спиной стук каблуков, Крауч тут же повернулся лицом к балконному проему, пряча папироску за спиной, чтобы хоть как-то скрыть свою вредную привычку, но, увидев Анку, он улыбнулся и расслабился, позволяя ей подойти ближе и обнять, увлекая в сладкий поцелуй.
- Ммм, я не убегал от тебя, просто отошел подышать свежим воздухом, - протянув папироску девушке, Крауч крепче прижал к себе, явно настаивая на том, чтобы Анка покурила с ним на балконе.
- Мы поедем вместе как планировали. Надеюсь, одни. Школа и друзья, конечно, хорошо, но мне с тобой хочется обсудить некоторые серьезные темы и без лишних ушей. Особенно без ушей Руфуса. Это касается нашего будущего... Твоего, моего, нашей совместной жизни.

Выпустив возлюбленную из объятий, он сделал шаг назад, держа ее за руку...